Тбилисские истории. Как мы делали газету

Игнат – человек энергичный, при этом молчаливый, обладатель таких коротких пальцев, что казалось их отсекли, возник в подходящий момент. На горизонте вначале маячили, а потом стали стремительно приближаться проблемы с работой. Безвыходная ситуация, возникшая с закрытием властями популярной молодежной газеты, в которой я работал, привела меня в издание с тупым названием "Форвард" - безумный проект отмиравшего комсомола, предусматривавший самоокупаемость. Во главе "Форварда" поставили приятеля моего друга Гии, который сам подался к нему, и мне, оставшемуся без работы после "Молодежки", протянул руку.

В этом "Форварде" печаталось все. Настоящие, но чаще поддельные интервью с политиками и деятелями культуры, четкие изображения инопланетян и размытые обнаженных женщин, предсказания гадалок и чудовищные интерпретации известных исторических событий. Три небольшие комнаты, которые занимала редакция "Форварда", все время кишели мутными типами, городскими сумасшедшими, а когда редактор на свою голову решил устроить подобие конкурса красоты, то сомнительными девицами.

Шесть с половиной газетных страниц формата А-3 из восьми вскоре превратились в поминальные листки – как в церкви можно заказать панихиду по усопшему, так и в "Форварде" можно было опубликовать некролог с фотографией неважно когда покинувшего бренный мир человека. Это приносило редакции деньги.

Потом "Форвард" каким-то образом стал обладателем пары гектаров виноградника в Кахети*. Осенью в редакции появилось собственное вино из саперави и с того дня не перевелось ни на час. Уровень абсурда неуклонно повышался и достиг апогея, когда в "Форвард" повадились священники со своими трактовками библейских эпизодов. При этом газета невероятным образом первой в стране перешла на компьютерную верстку. Я спасался от редакционного сумасшествия, занимаясь "пейджмейкерами", "фотофинишами" и прочими "корелами".

Тогда-то и возник Игнат, принесший какое-то объявление. "Гм… – произнес он, уставившись на издательскую систему. – Это все, что нужно, чтобы делать газету?" "Да", - сказал я. "Не считая типографии", – добавил Гия. "Гм…" – еще раз промычал Игнат и ушел. Ушел, чтобы вернуться через пару часов и предложить мне с Гией работать у него. Игнат, имевший быстрый доступ к дефицитным в то время зарубежным журналам, загорелся выпуском своей газеты – дайджеста, требовавшего минимальных затрат.

"Деньгами не обижу. Со мной можно договориться по любому вопросу", - обещал он. Мы взяли время подумать, хотя здравый смысл подталкивал к переменам. В "Форварде" спивавшийся редакционным вином главред, похоже, запускал руку и в кассу - зарплату стали выдавать не полностью, а по частям в несколько приемов, еще и с задержками, которые все чаще и все больше растягивались. К тому же Гия подметил, что и количество рекламы с объявлениями сократилось, и часть их повторяется из номера в номер, чтобы не было пустот.

Взятая на размышления пауза вышла недолгой. Все решилось само собой. Один из приходивших в "Форвард" святых отцов, приняв редакционного саперави, усомнился в "компьютерной комнате" и решил изгнать из нее бесов. Но не рассчитал при этом усердия. Зацепив рукавом рясы принтер, он опрокинул его на пол, а сам, потеряв равновесие, вылил на верстальный компьютер освященной воды больше, чем тот был готов вынести. Второй батюшка в это время, держа в одной руке бокал с вином, а другой приобняв одну из явившихся на конкурс красоты девиц, рассказывал ей о Марии Магдалине и прервал повествование вздохом по погибшей технике: "Не переживайте, на все воля Господня". Я и Гия вняли и без переживаний позвонили Игнату.

На следующий день Игнат повел нас в офис, снятый в огромном полупустом здании в районе вокзала. Там уже находилась вся необходимая техника, а также гора свежих журналов. "Берете любую статью, любые фотографии и делаете шестнадцатистраничную цветную газету. Ее мы назовем "Телеграф", и я ее буду продавать по воскресеньям, потому что в воскресенье газеты не выходят, а людям пресса нужна всегда", – возвестил Игнат.

И мы взялись за работу, которую Игнат оплачивал щедро каждую пятницу – в день распечатки сверстанных полос. В субботу он контролировал печать тиража в типографии, а с раннего воскресного утра развозил газету по киоскам и торговым точкам. Так с понедельника по четверг я и Гия были предоставлены сами себе и занимались "Телеграфом", читая массу прессы и перепечатывая интересные на наш взгляд и вкус статьи. Работа была простая, но нудноватая, а с учетом частого отключения электричества еще и немного нервная, требовавшая порой ночных посиделок, чтобы не сорвать график выпуска. Засиживаясь допоздна у компьютеров, мы иногда не уходили домой и по другой причине. В Тбилиси было опасно.

Ночью город переходил под власть мутных вооруженных шаек. Одни называли себя "гвардейцами", другие – "всадниками", третьи – еще как-то, четвертые в своих делах обходились без названия. Пройти сто метров без приключений днем было делом почти невозможным, а в темноте – разве что в сопровождении стаи невидимых ангелов-хранителей.

Как-то в ожидании выполнения верстальных операций, с которыми компьютеры в тот вечер справлялись совсем уж натужно и казалось с сомнениями, я и Гия обменивались импровизациями на тему: почему все-таки за целый год никто еще не совершил налет на наш офис, ведь точно можно было поживиться. Рационального ответа мы не находили, но при этом были уверены в том, что потенциальных грабителей если что-то и удерживало, то точно не унылый капитан Дурмишхан с "макаровым" на боку.

Притворяясь, что охраняет здание, Дурмишхан сидел у входа и клевал носом. Иногда милиционер отрывался от стула, чтобы, звучно зевая и потягиваясь в разные стороны, размять затекшие руки и ноги. Выполнив эти ставшие ритуальными действия, капитан Дурмишхан опускался обратно на стул и постепенно впадал в привычную дрему. Когда он покидал пост, чтобы хотя бы поесть, не знал никто. Но, несомненно, он отлучался, потому что всегда был гладко выбрит и буйно наодеколонен "Шипром" или "Тройным".

– Их дурмишхановский парфюм отпугивает, – предположил я.

Гия приготовился ответить, но не успел – входная железная дверь сотряслась от удара. Потом еще одного и раздалось невнятное рычание. Мы выглянули в коридор. Дурмишхан одной дрожащей рукой сдвигал задвижку, а другой поворачивал в замке ключ.

Плечи вошедшего тут же заслонили видневшуюся в дверном проеме Мтацминду с телевышкой, а голова – луну. Ее ядовитый свет тоненькими лучиками просачивался сквозь копну взъерошенных волос. В глазах явившегося размером с кофейное блюдце сверкали молнии, из ноздрей валил дым, а изо рта вместе со словом "Позвонить!" исторглось немного пламени.

Дурмишхан умело изобразил непонимание происходящего, я вместо ответа отер заливавший глаза пот, а Гия кивнул на нашу дверь – единственный телефон находился там.

Паркет застонал под ногами пришельца, свет померк, а Иоганн Гутенберг с заставки второй версии программы PageMaker в сильном смятении скрылся где-то в компьютерных недрах. Сами машины зависли, и их пришлось перезапустить. Но только через полчаса, когда незнакомец, наговорившись по телефону, покинул здание.

– Везден Шоприан, – бросил он нам на прощанье.

– Что сказал? – спросил Гия, когда Дурмишхан запер дверь.

– Вроде, что шоферил весь день, – ответил я.

– Зовут его так – Везден Шоприани, – поправил Дурмишхан и, достав чистый лист бумаги, уточнил:

– Сван. Наверное, из Эцери. Там Шоприани живут.

– Рапорт о происшествии пишешь? – поинтересовался Гия.

– Заявление на увольнение, – не поднимая головы, ответил милиционер. – И так нервы не в порядке, еще и Везден этот. Такого пулей не взять. Есть объекты спокойнее.

Но заявление все-таки приберег и увольняться не стал.

На следующий вечер во входную дверь опять постучали. Но робко. Поэтому Дурмишхан раздухарился и решил не открывать. Мы заканчивали верстку шестой полосы. Оставалось еще десять. Настойчивый стук усиливался и по мере нарастания все больше отвлекал внимание.

– Все равно не открою, – тихо сказал милиционер, расстегивая кобуру. – Не вам ведь отвечать, а мне.

Словно услышав, тот, кто был за дверью, взмолился:

– Откройте, пожалуйста, хоть на секунду – Везден голову мне оторвет.

Сердце Дурмишхана дрогнуло.

– Работаю у Вездена, там наш цех, – встревоженный парнишка показал рукой в направлении аварийных зданий. – Везден меня послал к вам, сказал, чтобы без Юры и Гии не возвращался. Я вас умоляю – хотя бы на пять минут. А то правда – голову мне оторвет.

– Что ему надо? – недоумевал Гия.

– Не велел говорить, – с мольбой в голосе отозвался Везденов посланник. – Я вас очень прошу... Ничего страшного, это точно могу сказать.

И мы пошли за ним, спотыкаясь в темноте. Сзади раздался голос Дурмишхана:

– Зря идете, парни. Через полчаса не вернетесь – попробую милицию вызвать. Хотя вряд ли приедут – такое в городе творится.

Везден Шоприани сидел один во главе накрытого стола. Поодаль стояли его работники. Увидев нас, он поднялся, приветствовал и жестом пригласил занять места за столом, на котором запеченный в тонэ* поросенок улыбался так, будто в последний миг своей жизни догадался, что ему предстоит быть съеденным Везденом и впал от этого в блаженство. Блестели под ярким светом бутылки с водкой и "боржоми", хачапури источали ароматный пар, к которому примешивались запах дыма недавно прокопченных свиных ребер, а также острого лобио, щекотал и дразнил ноздри красный ткемали, и чуть дальше зеленела нарезка подозрительной колбасы.

– Чем богаты, – прогремел Везден Шоприани, усаживаясь на свое место хозяина стола и тамады.

Стул под ним протяжно заскрипел. Отказываться от угощения было опасно – об обидчивости, непредсказуемости и вспыльчивости сванов ходили легенды. К тому же мы были голодны. А тут поросенок с хрустящей корочкой! Ну и ткемали, само собой.

Пили и ели почти что молча. Большинство работников покинуло цех сразу, как только хозяин познакомил их со своими гостями. Единственного оставшегося Везден Шоприани пару раз послал в соседнее здание, где разливали водку. Стало понятно, что алкогольный цех находится под его сильным влиянием. И это настораживало – работы по горло, а изобилие водки угрожало сорвать выпуск газеты.

От поросенка остался скелет, от хачапури – воспоминания и начинавшая беспокоить изжога, лобио тоже было съедено, колбаса перестала зеленеть и приобрела неопределенный оттенок, когда Везден Шоприани устало изрек:

– Братья.

– Кто? – не понял Гия.

– Вы, – ответил Везден. – Вы оба моих брата. Старшие. Моя жизнь отныне в ваших руках.

Мы растерялись. Везден Шоприани, цедя сквозь зубы ругательства, с трудом справился с застежкой серебряной цепи на шее и опустил ее в стакан с водкой.

– За вас! Когда пьешь с серебром – это братство, – пояснил он, вливая в себя водку.

И мы повторили процедуру за ним.

– Все! – обрадовался Везден Шоприани. – Теперь мы точно братья. Выпьем за это. Выпьем за то, что мы братья... Кутить будем три дня! Слышали? Три дня!

Утром милиционер Дурмишхан с сочувствием смотрел на нас и со знанием дела уверенно объявил:

– Хаши вам не помешает! Или чихиртма*. Только где найти – ничего в городе не работает.

Мы расходились в мнениях о том, сколько еще пришлось пить за внезапно обрушившееся на нас братство: я склонялся к десяти тостам, но Гия уверял, что не меньше пятнадцати раз. Зато мы помнили, откуда у нас взялась целая груда женских колготок и несколько пар мужских носков. Все черного цвета. Перед прощанием Везден Шоприани завел нас на склад с продукцией собственного цеха и радостно скомандовал:

– Берите! Все берите, братья! Все это ваше!

Он страшно расстроился, когда мы скромно взяли по паре носков. Везден зашумел и разволновался, требуя, чтоб брали больше – подарили колготки своим девушкам и сестрам, и сокрушался попутно, что из-за дефицита материала носков почти нет:

– Не возьмете – сожгу все! Бензином обдам и сожгу, клянусь прахом деда, которого тоже Везденом звали, а меня – в его честь!

Сопротивляться этой ожившей в облике человека скале было бессмысленно.

– Дуро, – позвал я милиционера. – Дурмишхан, возьми колготки – жену порадуй. Сван столько подарил, что девать некуда.

Дурмишхан обрадовался и спросил:

– Пять штук можно? Или шесть?

– Хоть все, – ответил я, – если тебе без упаковки дарить удобно.

– Правда? – оживился Дурмишхан. – Не шутишь? Вот так все можно взять?

– Бери-бери, – сказал Гия. – Продавать будешь?

Дурмишхан обиделся:

– Зачем? В деревню свою отправлю – всем родственницам и соседкам достанется.

Милиционер пошел искать подходящую коробку.

Гия тем временем рассматривал колготки на свет.

– То ли с перепоя у меня в глазах перекашивает, то ли они какие-то несимметричные, – задумчиво сказал он и отложил в сторону несколько пар.

Дурмишхан вернулся с найденной где-то коробкой из-под телевизора:

– Не представляете, какое доброе дело сделали.

– Это к Вездену Шоприани, – поправил Гия. – Смотри, Дуро, как бы он не заметил, что мы тебе передарили и не обиделся... Э, носки оставь – самим пригодятся.

– Не узнает, – улыбнулся Дурмишхан, возвращая носки обратно. – И почему про сванов разную ерунду рассказывают? За один звонок по телефону человек такой подарок царский сделал в наше беспутное время.

А вечером опять появился посланец Вездена Шоприани и сообщил, что хозяин просит прийти своих братьев, и оторвет ему голову, если он вернется без них.

– Я столько не выпью, – пожаловался Гия. – Сегодня почки чуть не отвалились. Еле до дома доплелся. Наташа сказала, что никогда меня в таком состоянии не видела.

Везден Шоприани, как и накануне, восседал за накрытым столом, но без поросенка, и уже был слегка навеселе. Работники цеха отсутствовали. Пили преимущественно молча, пока он не сказал:

– Братья, если бы вы только знали, какое доброе дело сделали, разрешив мне позвонить.

– Разрешив? – рассмеялся я. – Попробовали бы не...

Но Гия наступил под столом на ногу, и я не договорил. Перед угрозой обиды обретенного брата мы опять стали вливать в себя водку из соседнего цеха за провозглашенное Везденом братство на всю жизнь. Но в чем состояла важность того телефонного звонка, опять не узнали. Бурное застолье, как и накануне, завершилось заходом на склад, где Везден точно так же сокрушался из-за дефицита носков, расстраивался из-за нашего нежелания принять подарок, грозился предать все огню, и успокоился лишь когда опять загрузил нас черными колготками.

Дурмишхан, увидев новую гору товара, засуетился.

– А эти жене в деревню отправлю, – объявил он. – Благодарить будут.

И уже не спрашивая ни о чем, милиционер отправился на поиски коробки.

– Наталье отбери, пока этот угодник сельских дам не вернулся, – предложил я.

Но Гия отмахнулся:

– Ната сказала, что лучше голой будет ходить, а колготки для инвалидок не наденет. Ни одной нормальной пары – то пятки нет, то половины разных длин. В общем, как-то так. А интересно все-таки, куда Везден звонил?

– Узнаем в следующий раз, – сказал я. – Что-то мне подсказывает, что братские ужины затянутся.

– Ну, его этого братца, – вскипел вдруг Гия. – И пойло у него отрава какая-то – печень до горла раздулась. И с Наташей из-за дурацких колготок чуть не поссорились – решила, что издеваюсь. Пришлет кого еще раз – не пойду. Лучше пусть ему отрывает голову, чем моя взорвется. Не могу я больше.

Возможно, Гия поступил бы так, как намеревался, только тем вечером явился сам Везден Шоприани.

– Братья мои, – с чувством произнес он. – Как же давно я вас не видел – соскучился не сказать как!

Поздоровавшись таким образом, он подхватил Гию левой рукой, меня – правой, и понес, не замечая сопротивления, мимо вытянувшегося по струнке Дурмишхана. Уже с везденова плеча я увидел, как милиционер, вспомнив о деревне, где жила замужняя сестра, запер офис и ушел искать новую коробку.

Чулочно-носочный цех был пуст. На столе отсвечивала буро-зеленым подозрительная колбаса и блестели бутылки с водкой без этикеток.

– Если бы вы, братья, знали, как был важен для меня тот звонок! – выспренно произнес Везден. – Выпьем за наше братство! Чтобы навеки!..

Всему, как известно, наступает конец. И паленой водке из соседнего цеха тоже. И опасной колбасе. А сценарий ночных посиделок у Вездена Шоприани не завершался иначе как заходом на склад.

– Все ваше, братья мои! Берите! Подарите сестрам своим и девушкам! Все что мое – то ваше. И даже моя жизнь.

Но брать уже было нечего, кроме пустых стеллажей.

– Не зря я всех уволил, – вышел из себя Везден. – Разворовали все, сукины дети, но так и не признались... Увидимся, братья! Не раз еще увидимся! И не заставляйте за вами ходить. Дорогу знаете – сами приходите.

Офис был закрыт.

– Дурмишхан куда делся? – смутился я.

– Только не скажи, что работать будешь? – Гия уцепился за перила, чтобы не упасть. – Я не могу. Я пошел домой.

– Номер завалим, – напомнил я. – Чуть больше половины готово.

– Считай, что уже завалили, – равнодушно пробормотал Гия. – Все равно до утра не успеем.

Со стороны Куры донеслись одиночные выстрелы.

– Может, не надо домой?

– Да ну их… – икнул Гия. – Раз со мной сванский братец не справился, то эти и подавно не смогут. А то даже лучше от пули, чем от левой водки.

Он полез за сигаретами, но вместо них извлек что-то черное и длинное. Оно тянулось и тянулось без конца.

– Откуда эти гадские колготки взялись? – удивился Гия. – У него же склад был пустой.

– Для дорогого брата припрятал последнюю пару, - предположил я.

– Тебе смешки и шуточки, а из-за этого дерьма Наташа на меня обиделась, даже фетишистом обозвала, – пожаловался Гия и нервно закопошился в карманах. – Только одну пару успел сунуть?.. Интересно все-таки, Юрий, что за такой важный телефонный звонок был у нашего младшего братишки?

Гия перерыл карманы, но колготок больше не нашел. Тогда он застегнул куртку и побрел под заморосившим дождем в направлении Варазисхеви. Я постоял немного и поплелся в противоположную сторону, не подозревая, что и ужинов с Везденом Шоприани больше не будет – он закроет свой чулочно-носочный цех и, не прощаясь с братьями, то есть с нами, исчезнет, и эпопея с "Телеграфом" подходит к концу - через полтора-два месяца Игнат сверит расходы с доходами, и сальдо выйдет отрицательным: в воскресенье народ покупать газету не хотел, да и в другие дни тоже. "Гм…" – промычит Игнат; мы пожмем друг другу руки, и с тех пор ни разу больше не увидимся.

* * *

Кахети – регион в Грузии, центр виноградарства и виноделия

Мтацминда – гора в Тбилиси

Сваны – грузинская этническая группа

Эцери – один из населенных пунктов региона Сванети

Тонэ, он же тандыр – печь, устроенная в земле, для выпечки хлеба и приготовления еды на Кавказе и в Азии

Хаши (хаш), чихиртма* - горячие жидкие блюда

Варазисхеви – тбилисский квартал